Больш Цитаты (страница 328)
-
-
-
Нас отнесли к прекрасному ресторану, чтобы мы попробовали настоящей китайской еды. С героизмом, достойным более важных подвигов, я, собрав волю в кулак, прошёл через эти бесконечные перемены блюд, хотя, признаться, под конец почти сдался. Суп из ежей был вполне ничего, но не могу сказать, что я получил большое удовольствие от вареной совы с соусом из жуков.
Томас Роберт Дьюар
В отличие от обычного для нас иудео-христианского понимания времени как необратимой стрелы, мчащейся из прошлого в будущее и имеющей свое начало и конец, время общинных религий циклично, оно ходит по кругу, повторяясь вновь и вновь. Как в круге, здесь нет абсолютного начала и нет конца. Символ такого времени — змея, кусающая свой хвост. И если даже в мифах говорится о сотворении мира, то это отнюдь не безусловная точка отсчета. А уж об абсолютном конце речи вообще не идет. Никакого Страшного...
А. А. Накорчевский
Я, к своему удовольствию, увидел, что штампик маленький и скромный, в отличии от штампов большинства развивающихся стран, которые словно решили,что, раз уж им не суждено стать Великими Державами, можно хотя бы придумать себе Великий Штамп- разукрашенный всяческими орнаментами символ грандиозности, занимающий целую страницу, а то и две. Обычно самые большие штампы бывают у стран совершенно незначительных, обуреваемых внутренними неурядицами и управляемых диктаторами.
Дж Маартен Троост
Очень энергичный и вульгарный жест, выражающий категорическое отрицание - это так называемая фига, когда большой палец просунут между средним и указательным при сжатом кулаке (показать фигу). Это идущий из веков образ женского и мужского начал в совокуплении. Если вам показывают такую конструкцию, то у вас есть основания серьезно обидеться, поскольку подобная демонстрация аналога мужского члена - это все-таки не столько презрение, но и угроза. Показательно, что на плакатах первых лет...
А. В. Сергеева
Он мне долго рассказывал, что все памятные ему места снесены или изменены до неузнаваемости, но кое-что он отыскал и вывез. Показал футляр, в котором хранилась пленка, банальная фотопленка. Вот так, в миниатюрном виде, мой дядя вывез остатки своей родины. Больше ему она не нужна. У него она есть – то, что осталось. Родина, запечатленная на нескольких десятках сантиметров пленки. Много места не занимает. Каких-нибудь три сантиметра в шкафчике... Граммов двадцать пять родины... Вполне...
Андрей Иванов
— Да вы понятия не имеете, о чем болтаете, миста Маррон, — ответила я. — Мне сдается, вы хотите меня обмануть. Думаю, вы собираетесь засунуть в меня свой большой член и заставить меня кричать.
Его пальцы нежно сжали мой сосок; по спине побежали мурашки наслаждения.
— Прекрати говорить, как шлюха-южанка… а то я не выдержу.
— Да что вы, миста Маррон, а вы разве не этого хотите?
— Я хочу остановить машину, распластать тебя на капоте и взять прямо здесь, на виду у всех.
Люси Снайдер
Чтобы навсегда исчезли тюрьмы, мы понастроили новые тюрьмы. Чтобы пали границы между государствами, мы окружили себя китайской стеной. Чтобы труд в будущем стал отдыхом и удовольствием, мы ввели каторжные работы. Чтобы не пролилось больше ни единой капли крови, мы убивали, убивали и убивали.
Абрам Терц
Дурища опять залилась слезами и завела старую песню, что, дескать, когда он хороший, то хороший. Я возразила, что если он и был хорошим в туманном прошлом, как–то раз по случайности на пять секунд в промежутке между похмельем и пьянкой, то больше такого с ним не случалось за все последние десять лет на моей памяти.
Сильви Гранотье
...на краткий миг просветления я увидела нас со стороны: меня в затасканной полевой форме отступающего пехотинца, Салли – едва передвигающуюся толстую матрешку с ее крошечным, не больше горошины, мозгом и огромным безразмерным сердцем, и Квази, спарринг–партнера в весе пера всех боксеров–любителей, с луженой глоткой и заячьей душой…
Сильви Гранотье
—Ты — самый сильный человек, которого я когда-либо знал. Ты была сломана намного больше, чем другие, и ты всё же держишься... Я так хочу спасти тебя...
— Спасибо, Габриэль.
И тогда я ушла, оставив его, стоящего в коридоре больницы, Бог знает почему думающего, что я — самый сильный человек из всех, кого он знал. У меня уже не было выбора быть другой.
Кристина Золендз