Подуть Цитаты (страница 164)
-
-
-
С этой красотою морока – уж слишком готовно, слишком законченной она открывается взгляду. Она сковывает, она замораживает жизнь. И забываешь про трепет, вспышку румянца, внезапную бледность, свет, тень, незаметные такие подрагиванья, которые на миг до неузнаваемости меняют лицо, но что-то новое открывают в чертах, что навеки въедается в память. Куда как проще все стереть и сровнять под паволокой красоты.
Вирджиния Вулф
Свет заострил углы столов и стульев, тонкой золотой мережей прошил скатерть. Под его напором то одна почка лопалась, то другая, с силой вытряхивая цветок, весь дрожащий со сна, и, слепо стукаясь о белые стены, цветы завели свой тонкий утренний перезвон. Все стало жидко-бесформенно, как если бы вдруг расплавился столовый фарфор, потекли стальные ножи.
Вирджиния Вулф
И все дальше они уходили, от нее все дальше, и тоненькая ниточка, которая их к ней еще прикрепляла (раз они вместе откушали), все вытягивалась, вытягивалась, все истончалась, пока они шли по Лондону; будто друзья, откушав с тобой, прикрепляются к тебе тоненькой ниточкой, которая (леди Брутн дремала) истаивает под колокольным звоном, вызванивающим время, не то созывающим в церковь; так одинокую паутинку туманят капли дождя, и потом, отягчась, она ...
Вирджиния Вулф
"Как божественно, что она его повидала. Она должна ему это сказать". И все.
А он расстроился. Разозлился. И зачем она ему написала? После всех его рассуждений - словно удар под вздох. Почему она, наконец, не оставит его в покое? Вышла же за своего Дэллоуэя и столько лет прелестно с ним прожила.
Вирджиния Вулф
...стихи уж не годились, в ход шла проза; она вспомнила, как зачитывалась этим доктором из Норвича, Брауном, его книга и сейчас у нее под рукой. Тут, в тиши, она поклялась воспитать в себе – да не сразу дело делается, на это века уходят – дух сопротивления. «Что хочу, то и пишу», – сказала она себе и намарала двадцать шесть томов.
Вирджиния Вулф
И вот я представлял, как мы все, кто едет в автобусе, сидим в большой светлой комнате под яркими лампами и вырезаем, лепим, клеим… Себя лично я представлял вырезающим. Лепить я никогда не пробовал и знал только выражение «лепить горбатого к стенке», а клеить мне было совершенно неинтересно. Я думал, что клеят только разбитую посуду, и мысленно оставлял это занятие для Лордкипанидзе.
Павел Санаев
Никогда" было самым страшным в моем представлении о смерти.
Я хорошо представлял, как придется лежать одному в земле на кладбище под крестом, никогда не вставать, видеть только темноту и слышать шуршание червей, которые ели бы меня, а я не мог бы их отогнать.
Это было так страшно, что я все время думал, как этого избежать.
"Я попрошу маму похоронить меня дома за плинтусом, - придумал я однажды. - Там не будет червей, не будет темноты. Мама будет ходить мимо, я буду смотреть на нее из щели,...
Павел Санаев
- Сенечка! Мышь! Мышь! Мышь, твою мать!
- Что такое? - прибежал, шаркая тапочками, дедушка.
- Там! Под холодильником! Мышь! Мышь!
- Ну и что?
Такое безразличие поразило бабушку в самое сердце. Она, наверное, думала, что дедушка станет прыгать по кухне, кричать: "Мышь! Мышь, твою мать!" - бросится поднимать холодильник, а он даже не удивился. Бабушка стала плакать, сказала, что всю жизнь бьётся как рыба об лёд, что никогда не видела помощи и участия...
Павел Санаев
Я ведь не рабской масти –
будь на чеку.
Я отвечаю требованьям и
ГОСТам.
Просто в твоём присутствии –
по щелчку –
Я становлюсь глупее и ниже
ростом. Даже спасаться бегством, как
от врагов
Можно – но компромиссов я не
приемлю.
Время спустя при звуке твоих
шагов
Я научусь проваливаться
сквозь землю. Я не умею быть с тобой
наравне.
Видимо, мне навеки стоять под
сценой.
Эта любовь – софитовая, извне
–
Делает жизнь бессмысленной.
И бесценной.
Вера Полозкова