Почка Цитаты (страница 587)
-
-
-
Анри представлял себе, как они сидят в кабинете за чашкой кофе: Дюбрей, Надин, Анна; они не говорили: «Он подлец», нет, для этого они чересчур щепетильны: они не доверяли, и все; что можно ответить тому, кто не доверяет? Преступник может, по крайней мере, искать себе оправдание, но подозреваемый? Он полностью безоружен.
Симона де Бовуар
Я застонала: не только от наслаждения — от счастья. Наслаждение — раньше я по достоинству ценила его; но я не знала, что плотская любовь может быть такой волнующей. Прошлое, будущее, все, что нас разделяло, умирало у подножия нашей кровати: нас ничто больше не разделяло. Какая победа! Льюис целиком растворялся в моих объятиях, я — в его, мы не желали ничего другого: мы обладали всем навсегда. Вместе мы говорили: «Какое счастье!» И когда Льюис сказал: «Я люблю вас», я повторила это вместе с ним.
Симона де Бовуар
— Льюис! — взмолилась я. — Скажите, по крайней мере, что вы питаете ко мне дружеские чувства!
— Дружеские чувства? Но я люблю вас, — с жаром произнес он. Льюис повернулся к стене, а я долго плакала: то ли оттого, что он любил меня, то ли оттого, что сама не могла любить его, или потому, что когда-нибудь он перестанет меня любить.
Симона де Бовуар
Его трогало до глубины души, когда она таким тоном и с таким выражением говорила: «Какой ты милый». В такси он положил голову Жозетты себе на плечо и задумался: «Что я могу для нее сделать?» Помочь ей стать актрисой, да, но она не так уж любит театр, это не заполнит ту пустоту, какая чувствовалась в ней; а если она не добьется успеха? Ее не удовлетворяла жестокая суетность ее жизни, но чем заинтересовать ее? Попробовать говорить с ней, способствовать развитию ее ума... Не станет же он...
Симона де Бовуар
Он встал. Взглянул на сервировочный столик, книги, фотографию Анны и почувствовал себя подлецом. В течение пятнадцати лет этот кабинет был для него центром мироздания и его домашним очагом; здесь истина казалась бесспорной, счастье — важным, и право быть самим собой представлялось огромной привилегией. Он не мог вообразить себя идущим по улицам с этой оставленной позади дверью, закрытой навсегда.
Симона де Бовуар
Было много правды в упреке, который сделала мне однажды Надин: «Ты никогда не идешь до конца». Я смотрела на людей глазами врача, и потому мне было трудно установить с ними человеческие отношения. Гнев, обида — я редко бывала на это способна, а добрые чувства по отношению ко мне меня почти не трогали: вызывать их — мое ремесло
Симона де Бовуар
Мы принимаем себя чересчур всерьез. По правде говоря, наши дела немногого стоят, да и мир этот
немногого стоит: он волокнистый, пористый, непрочный.
Прохожие торопились в тумане, как будто им было крайне важно прийти чуть раньше туда или сюда; а в конечном счете все они умрут, и я тоже: насколько это облегчает жизнь.
Симона де Бовуар
Основной темой разговора у моих родителей были грозившие миру катастрофы: красная опасность, желтая опасность, варварство, декаданс, революция, большевизм; мне это представлялось в виде страшных чудовищ, которые должны сожрать все человечество. Тем вечером мой отец пророчествовал по своему обыкновению: революция неминуема, цивилизация гибнет, а мать с испуганным видом соглашалась с ним. И тут вдруг я подумал: «Но в любом случае те, кто одержит победу, будут людьми». Эффект оказался...
Симона де Бовуар
В самом деле, — заметил он, — вне зависимости от желания у меня просто нет времени.
— Времени всегда хватает, — гнул свое Дюбрей.
— Вам — да, — засмеялся Анри, — но я нормальный человек и не могу работать по двадцать часов кряду или обходиться без сна в течение месяца.
— Я тоже! — воскликнул Дюбрей. — Мне уже не двадцать лет. От вас так много и не просят, — добавил он, с тревогой пробуя пунш.
Симона де Бовуар